ровнясь

Вы никогда не задумывались, что думает маленький цветной жук, когда упирается в прекрасный лакированный кожаный ботинок? Такого не бывает? Отнюдь!
Но с другой стороны жук, конечно, не имя достаточной степени осознанности или сознания вообще (хотя кто его знает,черт побери!) не может понять, что это ботинок... это для него просто нечто большое, что встало на его пути.
А если бы жук понимал ?
Он бы замер в восторге от грандиозности, массивности и дорогого блеска. Он бы поднял усики перпендикулярно земле, присвистнул и сказал : "Вот это да! Хотел бы я быть таким большим, роскошным ,блестящим и влиятельным от своего внутреннего достоинства"
Жук бы оглядел себя и понял, что ,скорее всего, в этой жизни он останется маленьким жучком, но за восторг надо расплачиваться. И он бы решил даже в столь маленькой роли проявитьсебя Лакированным Ботинком.
Если вы понимаете, что я хочу сказать. Я знаю, что понимаете.
Ну так вот, наш маленький друг не стал бы хорохориться, красть у пчел воск и натирать свой панцырь(или как там у них называются смокинги?) , он бы с упоением хотел узнать лучшее, что было сделано Лакированым Ботинком, но не стал бы копировать его действия. Потому что когда воробей подражает соколу - это просто нелепо. Нужно соответсвовать своим внутренним  настройкам. Всё приходит с опытом, соколиный полет тоже.
Счастье в движении соответственно своему "кредо", предназначению, если хотите.
Цель - безупречность, ежедневное соревнование с самим самой, не имеющее ничего общего с перфекционизмом.
Наш маленький жук начал это понимать . Нужно ровняться на лучших, знать, что есть великие Лакированные Ботинки, а не упиваться своим Потенциалом.

И Жук решил, что день, когда он это понял, становится для него неофициальным днем Поэзии.
Большой Поэзии, поэзии людей, которые не только чувствовали, но и делали. Не сидели на месте, были сильными перед невзгодами и оставили свой Лакированный След в этом мире.

ДИДОНА И ЭНЕЙ

Великий человек смотрел в окно,
а для нее весь мир кончался краем
его широкой, греческой туники,
обильем складок походившей на
остановившееся море.
                 Он же
смотрел в окно, и взгляд его сейчас
был так далек от этих мест, что губы
застыли, точно раковина, где
таится гул, и горизонт в бокале
был неподвижен.
         А ее любовь
была лишь рыбой - может и способной
пуститься в море вслед за кораблем
и, рассекая волны гибким телом,
возможно, обогнать его... но он -
он мысленно уже ступил на сушу.
И море обернулось морем слёз.
Но, как известно, именно в минуту
отчаянья и начинает дуть
попутный ветер. И великий муж
покинул Карфаген.
         Она стояла
перед костром, который разожгли
под городской стеной ее солдаты,
и видела, как в мареве его,
дрожавшем между пламенем и дымом,
беззвучно рассыпался Карфаген

задолго до пророчества Катона.

1969

Сочинения Иосифа Бродского.
Пушкинский фонд.
Санкт-Петербург, 1992.

ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля - дворник,
 с лица сгоняла смутную печаль,
 незамутненной оставляя даль.

Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадал, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
 не веря, что их пробуют спасти,
 метались там, как бабочки в горсти.

Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
 бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
 не видя дел иных, соединялись.

Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
 и тридцать дней над морем, языкат,
 грозил пожаром Турции закат.

Так долго вместе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что - прежде, чем возник,-
был треугольник перпендикуляром,
 восставленным знакомыми стоймя
 над слившимися точками двумя.

Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
 мы дверь себе - работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
 и черным ходом в будущее вышли.

1968

* * *

По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.

1959

Белла Ахмадулина.
Всемирная библиотека поэзии.
Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.